Ящер страсти из бухты грусти - Страница 6

К оглавлению

– Чем травиться будешь?

Негр снял шляпу, и полированным орехом заблестела бурая лысина.

– Вино вы тут держите?

Мэвис подбоченилась, шестеренки и поршни защелкали:

– Красное пойло или белое пойло?

– А у пойла появился выбор. Раньше имелся только один букет.

– Красного или белого?

– Какого слаще, сладкая моя.

Мэвис шарахнула стаканом по стойке и наполнила его желтоватой жидкостью из запотевшего кувшина.

– Это будет трёха.

Негр протянул руку, массивные острые ногти царапнули поверхность, длинные пальцы изогнулись щупальцами – рука напоминала морскую живность, барахтающуюся в отливе, – и промахнулись дюйма на четыре.

Мэвис воткнула стакан негру в руку:

– Ты слепой?

– Нет, просто тут у вас темень стоит.

– Так сними очки, идиёт.

– Нельзя, мэм. Очки входят в сделку.

– В какую сделку? Только попробуй мне тут карандаши продавать. Терпеть не могу побирушек.

– Я – блюзмен, мэм. Слыхал, вам того и надо.

Мэвис посмотрела на гитарный чехол, на негра в черных очках, на длинные ногти на его правой руке и короткие – на левой, на шишковатые серые мозоли на кончиках пальцев и сказала:

– Могла бы догадаться. А опыт есть?

Старик рассмеялся – смех его зародился в глубине тела, по пути наверх сотряс плечи и вырвался из горла, точно паровоз из тоннеля.

– Сладкая моя, у меня опыта поболе, чем у бродячего борделя. Ни разу пыль не садилась на Сомика Джефферсона – с того самого дня, как Господь Бог уронил его на этот здоровый ком пыли. Сомик – это я и есть.

А руку подает как неженка, подумала Мэвис, – только пальчики протягивает. Она и сама так делала – пока ей не заменили изъеденные артритом суставы. Старый блюзовый певец с артритом ей без надобности.

– Мне человек до Рождества нужен. Сможешь задержаться, или на тебя пыль сядет?

– Я так полагаю, что немного притормозить не грешно. На Восток возвращаться – так ноги от холода протянешь. – Он обвел взглядом бар, сквозь черные очки пытаясь разобрать что-то в грязи и дыму, а потом повернулся к ней. – Да, я, наверное, смогу себе гастроль немного отодвинуть, если... – Здесь он ухмыльнулся, и Мэвис заметила золотой зуб с выгравированной на нем музыкальной нотой. – ...если деньги будут правильные.

– Получишь комнату, харч и процент с бара. Притащишь клиентуру – заработаешь.

Негр задумался, поскреб щеку – седая щетина заскрипела, точно зубная щетка по рашпилю, – и ответил:

– Нет, сладкая моя, притащите их вы. А стоит им услыхать, как Сомик лабает, они прибегут за добавкой. Так вы какой процент имели в виду?

Мэвис огладила поросль у себя на подбородке, распрямив волосы до полных трех дюймов.

– Сначала мне самой надо услыхать, как ты лабаешь.

Сомик кивнул:

– Это можно.

Он откинул защелки чехла и извлек блеснувший сталью “Нэшнл”. Из кармана вытащил спиленное бутылочное горлышко, и оно с вывертом село ему на левый мизинец. Сомик взял аккорд – проверить настройку – и сдвинул боттлнек с квинты на нону. Горлышко затанцевало там высоким протяжным воем.

Мэвис вдруг почудился запах какой-то плесени – или мха, наверное, но влажность в баре изменилась совершенно точно. Она принюхалась и оглянулась. Пятнадцать лет ей не удавалось различить ни единого запаха.

Сомик ухмыльнулся:

– Дельта.

И пустился в двенадцатитактовый блюз: линию баса вел большим пальцем, высокие ноты визжали из-под зажима, он раскачивался на табурете, а неоновая вывеска пива “Курз” над стойкой играла разными красками, отражаясь в его лысине и очках.

Дневные завсегдатаи оторвались от стаканов, на секунду перестали врать, а Ловкач МакКолл даже облажался с прямым на восемь шаров за бильярдным столом в углу, чего раньше почти никогда не делал.

И тут Сомик запел – сначала высоко и томительно, потом ниже и с наждаком в голосе:

Одна старая хрычовка на Побережье держит бар.
Говорю вам – эта старая хрычовка держит свой дешевый бар.
А окажись в ее кровати —
Она снимет и с тебя навар.

И замолчал.

– Ты принят, – сказала Мэвис. Из ящика со льдом она вытянула кувшин белого пойла и плеснула в стакан Сомику. – За счет заведения.

Тут дверь распахнулась, грязь, дым и осадок блюза прорезал солнечный свет, и внутрь вступил Вэнс Макнелли, санитар Пожарной бригады Хвойной Бухты. Он громыхнул рацией о стойку и объявил всем, ни к кому в особенности не обращаясь:

– Знаете чего? Пилигримша повесилась.

По завсегдатаям прокатилась волна тихого бурчания. Сомик определил гитару обратно в чехол и поднес ко рту стакан:

– Ну еще бы – в этом городишке печальный денек начинается рано. Еще бы.

– Еще бы, – эхом отозвалась Мэвис и хмыкнула, точно гиена из нержавеющей стали.

Вэлери Риордан

Смертность от депрессии – пятнадцать процентов. Пятнадцать процентов всех пациентов с сильной депрессией лишает себя жизни. Статистика. Жесткие цифры в очень хлипкой науке. Пятнадцать процентов. Покойников.

Вэл Риордан повторяла про себя эти цифры с того момента, как ей позвонил Теофилус Кроу, но легче после того, что сделала Бесс Линдер, ей не становилось. Вэл никогда не теряла своих пациентов. А у Бесс Линдер и депрессии-то никакой не было, правда? Бесс не попадала в эти пятнадцать процентов.

Вэл прошла в кабинет в задней части своего дома и вытащила историю болезни Бесс Линдер, затем вернулась в гостиную и села ждать констебля Кроу. По крайней мере, он парень местный, не шерифы из округа. И она всегда может упирать на конфиденциальность. Сказать по правде, у нее не было ни малейшего понятия, чего ради Бесс Линдер вдруг решила повеситься. Встречались они всего один раз, да и то поговорили лишь полчаса. Вэл поставила диагноз, выписала рецепт и получила чек за полный час. Бесс дважды звонила, они несколько минут беседовали, и Вэл отправляла ей счет, округлив время до следующей четверти часа.